ИДТИ ИЛИ НЕ ИДТИ. Тамерлан Тадтаев.
Тамерлан Тадтаев прислал мне свой новый, ранее неопубликованный рассказ. предлагаю его к чтению, с его разрешения, естественно.
рассказ в общем-то характерный для творчества Таме. может не самый яркий, но вполне достойный рядом с другими. это еще одна военная зарисовка из 92-го. и снова война лишь фоном, где-то рядом, но всегда на заднем плане. и снова непривлекательный герой, что стало отличительной чертой рассказов Тамерлана. и именно это, повторюсь в который раз, делает его рассказы по-настоящему антивоенными. Таме не описывает ужасы войны, он описывает ее непривлекательный быт. и героем-барбитурщиком здесь движут не высокие идеалы и патриотические мотивы, а... он мечтает о заложнике...
"Тряска меня убаюкала, и в полусне я представлял себя идущим по весенней улице, нагруженным трофейными автоматами. Нет, пусть лучше со мной будет заложник, который будет нести оружие, хотя на кой чёрт он мне сдался? Потом корми его, пои, и мать будет мозг выносить, да пошёл он на хрен"
не знаю насколько это документальное и правдивое повествование, не могу судить, но имена героев настоящие, известные многим. ну и конечно, этот рассказ - дань уважения автора Алану Джиоеву (Парпату), авторитетом которого восхищен рассказчик. в этом основная мысль рассказа.
P.S. кому интересно, ниже интервью Тамерлана на радио Mediametrics
ИДТИ ИЛИ НЕ ИДТИ.
Двое суток мы добирались до села Дменис, и всё время лил дождь вперемежку со снегом и градом. Но отряд наш, нагруженный боеприпасами, следовал цепью за проводником в бурой плащ-палатке. Он был ровесник моей бабушки, но пёр словно мустанг. Сам я брёл в хвосте и от души желал проводнику сорваться в пропасть. Ведь сдохни он, мы, не зная дороги в горах, вернулись бы обратно, домой, в Цхинвал. Впрочем, ехавший за нами на красном гусеничном тракторе Парпат нашёл бы нового следопыта, более молодого и резвого. И тогда бы я точно отстал и потерялся бы в облаках, как ежик в мультяшке. Но колючая тварь заблудилась в поле, а тут шаг в сторону ‒ и ты летишь с обрыва без парашюта.
Я-то думал, мы на машине доедем до места, и как дурак влез в чёртов трёхосный КамАЗ. И всю дорогу ощущал себя крутым парнем с большими яйцами. Я очень надеялся, что обратно мы вернёмся на этом же вездеходе и дома нас будут встречать как героев-освободителей. Тряска меня убаюкала, и в полусне я представлял себя идущим по весенней улице, нагруженным трофейными автоматами. Нет, пусть лучше со мной будет заложник, который будет нести оружие, хотя на кой чёрт он мне сдался? Потом корми его, пои, и мать будет мозг выносить, да пошёл он на хрен. Так-то лучше. Ну вот шагаю я, значит, по улице один, без вонючего пленника, а соседи все прячутся, потому что никто не выдерживает моего сурового, жесткого взгляда воина, зато спину приятно щекочет шёпот: смотрите-ка, Таме вернулся из Дмениса, он там убил кучу врагов и спас от смерти самого Парпата! А я даже не оборачиваюсь и пру дальше, купаясь в лучах славы. И тут, чёрт подери, я останавливаюсь перед большим кирпичным домом Беллы, и она вылетает из ворот, моя прекрасная леди, и вешается мне на шею. Мы целуемся и идём к её отцу, отставному генералу Таракану. Раньше он ни за что бы не отдал за меня свою единственную дочь и наследницу. Но теперь совсем другое дело, и Таракан, вздохнув, нет, уж лучше пусть улыбается и благословляет нас, дарит нам квартиру во Владикавказе, набитую классной мебелью, и новенький «Мерседес-Бенц»…
КамАЗ остановился, и водитель, открыв с грохотом задний борт кузова, произнёс:
‒ Дальше придётся идти пешком.
‒ Почему? ‒ спросил кто-то потерянным голосом. ‒ Это же трёхосный КамАЗ, на таких, говорят, на Эверест поднимались.
‒ Про Эверест ничего не знаю, но на таком склоне машина сломается через сто метров.
Парпат выслушал шофера, но вместо того, чтобы надрать ему задницу, построил нас и сказал:
‒ Не получилось на машине, ну да ничего, пойдём в Дменис пешком. Вы все знаете, как там туго приходится нашим братьям, они сражаются отважно, но у них кончаются боеприпасы, а враг сжимает кольцо окружения. В селе много женщин, стариков и детей, и надо вывести их оттуда. Короче, это очень благородное дело! А теперь каждый берёт по ящику патронов и в путь за нашим уважаемым проводником!
Не знаю, чем я досадил Парпату: он повесил на моё больное плечо тяжёлую переносную радиостанцию с длинной, достающей до набитого тучами неба антенной. Может, он разозлился на меня из-за неуместной реплики про Эверест?
Но, как говорится, мир не без добрых людей, и Коста Шыхуырбаты, заметив, как меня выворачивает на подъёме, вызвался нести мою радиостанцию. А Кола Афганец вырвал из моих ослабевших рук ящик с патронами, отбросил в сторону и сказал:
‒ Подберём его на обратном пути.
‒ А если Парпат спросит, где патроны? ‒ возразил я, вытирая с губ остатки блевотины.
‒ А тебе не насрать? Мы тут под дождём мокнем, а он на тракторе едет. Ну как, можешь идти?
‒ Попробую. Спасибо тебе, Кола!
‒ Поблагодаришь, когда вернёмся домой.
К вечеру ноги перестали слушаться, и я сел в грязь в надежде, что скоро появится Парпат на тракторе и подберёт меня. Но рев трактора стал уходить куда-то в сторону, пока совсем не стих. Наверное, поехали другой дорогой. Дикий, животный страх овладел мною: отряд уже не догнать, а это значит мучительная смерть, потому что по этой дороге никто не ходит, да ещё ранней весной. Впрочем, я мог подстрелить какую-нибудь дичь из своего Туг-Хъаласа (кровавая глотка), так я любовно назвал свой карабин. А что потом? Я стал кричать, потом заплакал, собираясь покончить с собой, как вдруг услышал шаги, и вскоре передо мной появился Эрик Кабулов. Он сказал, что всё хорошо, тут недалеко осетинское село и мы всем отрядом заночуем там. Я пытался встать, но плюхался обратно, в тёплую лужу под собой. Тогда Эрик просунул свою светлую курчавую голову под мою мокрую вонючую мышку, поднял и потащил на себе.
Утром следующего дня жители села позвали нас в хажар (дом, где устраиваются празднества, поминки в непогожий день). Там уже был накрыт стол, и голодные парни набросились на пироги и горячее варёное мясо. Сам я едва притронулся к еде, так плохо себя чувствовал, и под столом массировал ноги, пока какой-то остряк не догадался спросить, не мастурбирую ли я.
После завтрака Парпат построил нас возле хажара и попросил какого-то мальчишку принести тетрадь и ручку, тот мигом исполнил его просьбу. Командир прошёлся взглядом по отряду, остановился на мне и сказал:
‒ Таме, возьми-ка тетрадь и ручку и запиши имена и фамилии всех, кто в отряде.
Я все ещё массировал ноги, слегка даже пританцовывал, и так как приказ командира сбил меня с ритма, недовольно промямлил:
‒ А почему я? У меня ужасный почерк, сам черт его не разберёт…
‒ Ты даже не спорь, потому что будешь писать, хочешь ты того или нет.
Я взял тетрадь и ручку, подошёл к бородатому Парчи, остановился напротив него и попросил дать автограф.
‒ Санакоев Алан Черменович, ‒ сказал Парчи своим густым голосом.
После него я записал Саксафа, Заура Гуычмазты, Колу Дзигойты, Эрика Кабулова, Пучу, Тото Дыгуызты, Аца Кабысты, Косту Шыхуырбаты, Славика Кабысты, Борика Плиты, Мориса Санакоева, Красавчика, Вячеслава Чугуйты, Мельса Кошты... Последним внёс в список самого Парпата, он был двадцать девятым по счёту: Джиоев Алан Сократович.
В обед мы выступили из гостеприимного осетинского села и глубокой ночью, сопровождаемые дождём, достигли села Сарабук. Дома здесь больше напоминали склепы, и жизни в них было не больше чем на кладбище, куда мы вошли и остановились. Ниже под нами пролегала Ередская трасса (Еред ‒ грузинское село, жители которого отличались особой жестокостью по отношению к пленным осетинам и заложникам), за ней Малая Лиахва, а на другом берегу реки виднелись редкие огни большого села Дменис. Парпат спросил проводника, как далеко отсюда мост.
‒ Он как раз напротив, ‒ сказал проводник. ‒ Но надо быть поосторожней, ведь Еред рядом, может, суки уже прознали про то, что мы идём на помощь, и ждут нас в засаде.
Мокрый, как утопленник, я сел у могильной плиты и решил заглушить свои страдания колёсами. Закинув в рот пять таблеток реланиума, я сложил ладони лодочкой, дождался, пока она не наполнится небесной субстанцией, и запил лекарство.
‒ Тогда разделимся на две части, ‒ произнёс Парпат подумав. ‒ Мы первыми пройдём мост, остальные будут прикрывать нас отсюда, с кладбища. Если всё будет хорошо, я сообщу по рации, и вы сразу же сделаете марш-бросок через мост.
‒ Рация прослушивается, ‒ возразил Заур Гучмазты.
‒ Верно, но мы их обманем, ‒ Парпат перешёл на шёпот. ‒ Если я скажу вам «идите», значит, вы сидите здесь тихо как покойники, но если скажу «стойте», бегите к мосту так, будто за вами черти гонятся. Все меня поняли? Таме, у тебя с рацией всё в порядке?
‒ Вроде да.
‒ Что это с тобой, заснул?
‒ Да нет, просто слюна во рту вязкая.
‒ Заур, последи за ним, по-моему, он наглотался колёс.
‒ Устал он, я вот тоже валюсь с ног, мы же не на тракторе ехали.
Парпат как будто не заметил подкола, отобрал людей, но прежде чем свалить, предупредил:
‒ Мы пойдем тихо, и что бы ни случилось, без моего особого приказа никто не стреляет, даже нечаянно. Пусть потом никто не говорит, что я вас не предупредил!
После этих слов он с половиной отряда тихонько стал спускаться вниз, к трассе. Тяжёлым немигающим взглядом я смотрел вслед уходящим, до тех пор пока они не исчезли в пасти мрака. Оставшиеся рассыпались по кладбищу и спрятались за могильными плитами. И время поползло по чёрному мрамору тишины медленно и мокро, точно улитка. Я уже стал засыпать, но проснулся от рёва мотора. Со стороны Ереда примчалась легковушка, она развернулась прямо под нами и, осветив погост фарами, остановилась. Теперь я видел, что это была красная «шестёрка» с торчащими из окон стволами пулемётов. Из машины кричали:
‒ Осебо ткуени бози дед шевеци! Ткуени чиши мофтхъан! (Осетины, мать вашу, кровь вашу!)
Они ещё ругались минут пять, потом, видно, у ребят иссяк словарный запас, и тогда заговорили пулемёты, и по плите, за которой я прятался, застучали пули. У меня руки чесались, так хотелось пальнуть по машине из Кровавой Глотки, но, вспомнив приказ Парпата, я заскулил от бессилия.
Наши не отвечали, полагаю, тоже боялись ослушаться командира, ведь уничтожить стреляющих по нам ублюдков ничего не стоило. Никакого абсолютно риска ‒ палить всветящуюся огнями машину из винтовок, автоматов, пулеметов и гранатомётов. Да мы бы разнесли эту «шестёрку» к чертям собачьим, мокрого места от неё не оставили бы. Я устроился поудобнее за памятником и стал размышлять: грузины в точности знали, где мы находимся и открыто, ничего не боясь, палили по нам. Значит, нас кто-то предал, и этот кто-то был в отряде, раз сообщил врагам и про строжайший приказ Парпата не стрелять. Иначе грузины так легкомысленно не подставлялись бы. Но кто эта крыса и как его вычислить?
Когда умолкли пулемёты, «шестёрка» взревела, забуксовав, сорвалась с места и, визжа колёсами, помчалась, но потом резко затормозила и коснулась носом асфальта. Из машины выскочил какой-то хер и швырнул в нашу сторону гранату, и в этот миг мне захотелось очутиться в гробу лежащего подо мной покойника. После взрыва «шестёрка» умчалась обратно в Эред, а ребята стали кликать друг друга, спрашивать, не ранен ли кто. Выяснилось, что все живы-здоровы, и тогда по кладбищу прошёлся ропот возмущения. Особенно неистовствовал парень в толстенной каске, именуемой бывалыми сферой. Дурным голосом он кричал, что Парпату хана, поминал его мать нехорошими словами и грозился при встрече перегрызть горло командиру. И все, кто был на кладбище, кроме покойников, поддержали парня в сфере, а тому, видно, только этого и надо было. Он подбежал к памятнику, за которым я прятался, схватил рацию и стал вызывать командира:
‒ Где Парпат, дайте мне его! Приём!
В ответ шипели помехи, и парень в ярости готов был проглотить всю радиостанцию вместе с причиндалами. Наконец шипение прервалось спокойным голосом Парпата:
‒ Кто ты и что тебе нужно?
Парень в сфере, услышав глас командира, осёкся, даже стал заикаться, но, когда обрёл дар речи, я поразился его голосу, до того он изменился. Мне даже показалось, что под толстенной каской прячется прекрасная женщина, готовая исполнить любое желание своего господина:
‒ Алан Сократович, я просто хотел узнать, как вы добрались. Хи-хи...
‒ Всё окей.
‒ А мы вот сидим на кладбище тише покойничков, уже и к дождю привыкли, можно сказать, породнились с ним. В нас стреляли грузины, хи-хи. Но мы и не подумали ответить, потому что помним и уважаем твои указания и не хотим тебя сердить…
‒ Вы, это самое, стойте. Передай всем: стоять и ждать.
‒ Ага понял! Спасибо, Алан, будем стоять тут, пока не оживут покойнички… Хи-хи...
Ребята, собравшиеся возле моей могильной плиты, внимательно слушали диалог. Парень в сфере, кончив говорить, зарыдал и убежал в темноту, а парни зашумели, будто хотели разбудить покойников. Все были возмущены словами командира, который велел ждать ‒ только чего? Ещё одной машины с ублюдками, которые чуть не перестреляли всех тут? И пошли разговоры: кто дал сукам наши координаты, если не сам Парпат? Точно он, потому что рация только у него и Таме. А так как Таме здесь, с нами, и не может говорить, нажрался колёс, значит, крыса и есть сам Парпат! А один очень большой и здоровый стал орать: мол, ему теперь всё ясно и, как только он поймает Парпата, сжуёт засранца вместе с его белыми кожаными кроссовками.
‒ Он там шашлыки кушает, ‒ продолжал этот орангутанг, ‒ а мы тут пухнем от голода.
Я бормотал, что слова Парпата «стойте» надо понимать как «идти».
‒ Он же ясно сказал, что с вашей памятью? ‒ говорил я.
Но меня никто не слушал, и так как слюна во рту стала ещё более вязкой, я смолк и, высунув язык, подставил его под капли дождя.
‒ Ты думаешь, Парпат помнит о том, что сказал? ‒ усмехнулся Заур. ‒ Да он забыл про уговор, как только перешёл мост.
Человек-орангутанг схватил рацию и стал вызывать командира, но, как только услышал его голос, упал на колени перед радиостанцией, как будто говорил с самим Господом Богом:
‒ Алан Сократович, знал бы ты, как я уважаю тебя, ты не волнуйся за нас, хотя сверху льёт дождь, а снизу мы подверглись яростному нападению вражеских солдат, но мы превратились в мертвецов, как ты велел, и это дурачьё уехало ни с чем. Хи-хи...
‒ Я же сказал вам идти.
‒ То есть как это, идти не идти?
‒ Ты, мать твою, издеваешься, что ли, над мной?
У человека-орангутанга подкосились ноги, он упал, и все, подумав, что он в обмороке, стали пинать его, чтобы привести в чувство. Он снова поднёс к губам рацию и слабым голосом произнёс:
‒ Алан Сократович, мы не знаем что делать, запутались совсем.
‒ Вашу тупую мать! Рашыт! (идите осет) Идите! Модит! (идите груз), Гооу! (идите англ)!
