Послесловие к Дню Победы. Традиция о смерти на поле боя и душах героев
Вчера в фейсбуке мои друзья вспоминали своих родных, тех, кто погиб, защищая родную землю и тех, кому посчастливилось вернуться... У каждого из нас есть своя история Великой Войны и Великой Победы. В этот день я всегда вспоминаю своего дедущку, Юсуфа Намитокова.. Как мы с ним ходили кормить голубей на главную площадь Майкопа — площадь Ленина, как он любил дикие каштаны (в Майкопе много каштановых деревьев и созревшие каштаны шумно падают на тротуары) и десятками приносил их домой, потому что считал совершенными их форму и цвет во всех его оттенках благородного коричневого..
А летом, гуляя вместе по Краснооктябрьской, мы с дедушкой вдруг решали, что пора бы нам обоим постричься налысо, и, полные серьезных намерений, шли к знакомому дедушкиному парикмахеру.. Своей лысой головой, которую потом я украшала люрексовым платочком, я очень гордилась, и в детсадовской группе считала себя очень модной...
О своей партизанской войне дедушка почти не рассказывал, а ведь он ушел воевать молодым 37- летним мужчиной, оставив четырех детей и жену, распределив своих сыновей и дочек в свой родной аул, Понежукай, и в аул моей бабушки. Любы Чеужевой, в Джамбечи...
О чем думал он и миллионы наших могучих дедов, прощаясь, возможно навсегда, со своими родными, с детьми, нежно обхватывающими ручонками их коленки, с матерями, не прячущими слезы и страх?
Что вообще сохранила традиционная культура о теме боя за родную землю и о смерти на этом пути? Об этом — в сегодняшнем посте...
Тема презрения к смерти часто повторяется в источниках 19 века о кавказских горцах.
Один из известных авторов, генерал-лейтенант, военный историк 19 в. В.А. Потто, чьему перу принадлежит пятитомная «Кавказская война», говорил о презрении к смерти как о «мощной черте черкесского наездничества». Другой автор, С. Эсадзе, писал об убыхах и черкесах, что их «ожесточение и смелость... превосходили всякое вероятие: даже в числе нескольких человек они кидались с шашками в руках в середину пехоты и погибали от штыков его».
Аслан Марзей, современный ученый, автор знаменитой монографии о черкесском наездничестве, пишет, что «отправляясь в поход, наездники брали с собой так называемую «погребальную рубашку» (хьэдэ джанэ), а с принятием ислама саван (джэбын)».
В своих «Записках о Черкесии» ему вторит автор 19 века Хан-Гирей: «Даже отчаяннейшие головорезы имеют нередко при себе готовую погребальную одежду - род савана, что доказывает решительную их готовность умереть во всякую пору».
Аслан Марзей обращает внимание на морально-этическое измерение войны: традиция табуировала такие действия, как сдача в плен, оставление на поле боя тел своих убитых и раненых товарищей.
С темой смерти на войне перекликается тема судьбы, о чем писали современные ученые Марат Губжоков и Аслан Марзей. Л. Я. Люлье, много писавший о причерноморских черкесах, отметил: «Между ними существуют также фатализм древних греков,- убеждение, что никто не может избегнуть судьбы своей».
Один из информаторов сообщил А. Марзею, что «если пули будут сыпаться часто, как дождь, но человеку не суждено погибнуть, с ним ничего не случится».
«Не смерти,- отмечает С. Эсадзе, - но бесславной жизни побоялся черкес и смело шел на врага. Зато останки погибших на поле битвы были для адыгского народа священны».
Воины, погибшие на поле битвы, защищая родную землю, пользовались большим уважением. В этом плане интересно, как выражение «погиб на войне» заменялось метафорой, уходящей в представления о мире мужчин на Кавказе: про воина, убитого на войне не говорили, что он убит, в говорили - «он [навеки] спешился», или же «на конных носилках нашел покой». Последнее связано с военным обычаем черкесов: погибших воинов товарищи привозили из похода на специальных конных носилках - «шыкхъаблэ».
А. Марзей приводит цитату англичанина Д. Белла о том, что похороны воинов, в зависимости от обстоятельств их смерти, имели свои особенности. «Если кто-либо умирает своей смертью дома,- писал он,- его тело сейчас же моют, завертывают в новую белую бумажную или льняную простыню и хоронят не позднее, чем через три, четыре часа... Если это убитый в бою, но не в набеге ради добычи (определенная черта проводится между тем и другим), его хоронят в одежде, в которой он был убит, и не подвергают омовению, так как предполагается, что он без промедления будет принят в рай как павший, защищая свою родину. Но если воин проживет несколько дней после своего ранения, то считается, что он успел за это время согрешить (быть может, сожалея о ранении или выразив нетерпение по поводу раны) и поэтому должен быть омыт и одет для своего путешествия в вечность».
«Здесь,- сообщает также Д. Белл,- существует непререкаемое соглашение - не оплакивать тех, кто пал в бою за свою родину...».
Респонденты, родившиеся в начале ХХ века, сообщали этнографам, что помнили, как в КБР в случае, если погибал прославленный воин, на высоком шесте над его домом на три дня вывешивался черный флаг. Завидев такой флаг, путники, проезжавшие мимо, считали своим долгом заехать во двор погибшего, выразить соболезнование родственникам и прочесть поминальную молитву.
Погибших в бою и скончавшихся дома от ран хоронили по-разному. Павшего на поле боя хоронили в той одежде, в которой он был убит. Если же мужчина умер дома от ран, то после обряда омовения на него надевали самую лучшую его одежду. Остальную одежду складывали на подушках сбоку от покойника, а его оружие развешивали тут же в комнате или же перед входом в дом .
Могилы погибших воинов приобретали значение священного места и источника силы, за ними ухаживали и почитали. Путники никогда не проезжали мимо таких могил, а останавливались и делали дуа.
Вокруг могил погибших героев складывался нарратив чудес - сколотые с них кусочки камня способствовали быстрому выздоровлению больных, а сны, приснившиеся в ночь, проведенную на кургане известного героя, считались вещими. А. Марзей пишет, что «в течение года после смерти воина близкие родственники держали по нему траур, избегали увеселений и сохраняли «печальный вид". Все это время аталык не брился и не стригся, а жена не ложилась на мягкую постель.
В продолжение года постель покойного оставалась застлана, а вокруг нее развешано его оружие, правда в обратном, чем обычно, порядке. У кровати стояла его обувь, а на маленьком столике положены были хлеб, соль и поставлена в подсвечнике свеча - символ угасшей жизни. Все это время лошадь покойного не покидала стойло и ее хорошо кормили. Его оружие время от времени чистили и клали на то же самое место».
Один из мощных обрядов, связанных со смертью воина, - годовые поминки.
Тризна организовывалась как ритуальный спектакль - в соседние села рассылались гонцы с приглашениями. К самым почетным людям родственники погибшего ездили сами, чтобы лично просить их об участии в поминках, или же направляли в их дом уважаемых людей, которые от их имени делали приглашение.
В память о погибшем заранее заказывали прославляющую его песню, которую пели народные барды. Одним из значимых актов тризны было «посвящение коней». Возле могилы каждой посвященной лошади отрубали кончики ушей и покрывали цветной богатой тканью.
Кульминация тризны и ее финал — скачки.
Победителей скачек одаривали - одеждой, конской сбруей, оружием, отрезами дорогих тканей, украшенными золотой вышивкой и галуном, или кобурой пистолета. Часть этих предметов принадлежала ранее покойному, другая заранее готовилась родственниками.
Источники передают настроение поминального игрища — оно было приподнятым, даже радостным. На тризне всегда обязательно присутствовали молодые незамужние девушки — они стояли на возвышенностях, с достоинством взирая на сражающихся всадников.
Тризны по погибшим воинам были неслучайны и семантически насыщенны — Б. Бгажноков и А. Марзей указывают, что через молитвы, обращенные к Всевышнему, социум не только обеспечивал погибшему достойное место в потустороннем мире. Едва ли основной посыл поминальных игрищ и жертвоприношений — это приобщение к тем мощным силам, которыми обладали души умерших героев.
Использованы материалы книги: Марзей А. Наездничество у черкесов. Нальчик, 2004
